Обязан жить. Волчья яма - Страница 32

— Альфред Георгиевич, весьма подозрительны сами обстоятельства… Блондин последним видит Забулдыгу. Забулдыга убит, а Блондин ранен. Кроме того, это таинственное исчезновение человека, который должен был следить за Блондином. Словно в воду канул, а ведь опытный агент. Исчез накануне.

— Агенты таинственно не исчезают, — сердито оборвал полковник. — Это не служители ада и преисподней. У них нет сверхъестественного дара растворяться в ничто. Агентов убирают с пути. У нас налицо два убийства и одна попытка убить. Но все это, поручик, очень трудно соединить воедино. Кто он, Блондин? Просто вор, запутавшийся во взаимоотношениях между уголовниками, или?.. Не забывайте, главное — альбом! А он должен интересовать как нас, так и тех… большевиков. Если они им завладеют, то руки у них развязаны.

— Но, может быть, — осторожно сказал Фиолетов, — большевики вообще не знают о существовании альбома. Ведь убил Лещинского уголовник.

— Возможно, — согласился полковник. — Но в том, что Блондин не причастен к альбому, надо убедиться.

— Я сделаю все от меня зависящее, — Фиолетов коснулся кончиками пальцев фуражки и вернулся к автомашине.

— Вылезай, — коротко сказал поручик Андрею и, когда тот сошел на землю, протянул ему раскрытый портсигар. — Давай покурим, Блондин, на свежем воздухе… В подвале душно и сыро. Кури. Когда еще тебе придется стоять под небом и спокойно дымить папиросой.

Андрей взял папиросу и, разминая ее в пальцах, медленным взглядом обвел двор. Солдаты закрывали ворота. У новой коновязи играли лошади, стараясь ухватить друг друга за холку. Под навесом казаки перебрасывались в карты. За высокой стеной ветер переваливал с боку на бок лохматые вершины зеленых тополей.

Андрей словно прощался со всем — он видел над собой отутюженное до блеска голубое небо, красно-ржавую жесть крыш. Чувствовал запах бензина и пыли. Мысленным взглядом он восстанавливал перед собой мир, от которого его сейчас уведут в душный и сырой подвал, — жухлость привядших цветов на решетках балконов, черные туннели подворотен, меднокованые луковицы церквей, похожие на громадные жаркие языки огня на высоких многоярусных белых свечах-колокольнях… Шум толпы, звон ведра у водоразборной колонки, одинокие выкрики, громыхание досок моста, дымный чад ресторанных кухонь и дымы заводских труб…

«Отсюда я, наверно, больше не выйду. Но я должен был сюда вернуться! Теперь я знаю, что Забулдыгу убили. И значит, альбом не сгорел. Он существует! И пока он есть, быть может, сотням людей грозит гибель. Я обязан их спасти, помочь общему нашему делу… Что бы со мной они ни делали…»

Фиолетов бросил на землю окурок. Он положил руку на плечо Андрея и легонько подтолкнул к выходу:

— Пошли. Хватит мечтать. На то время окончилось.

Пытками руководил Фиолетов. Он приказал Андрея раздеть и привязать к железным крючьям, вбитым в стену подвала. Первое, что ощутил Андрей, голый и распятый, это было унизительное чувство полной беспомощности и стыд за свое обнаженное поруганное тело. И страх, охвативший с головы до ног. Уже потом, когда начали бить, все это ушло, уступив место нечеловеческой боли. Он кричал до хрипоты, извивался в своих путах, колотился затылком о камень стены. Порой терял сознание. Его обливали водой.

Фиолетов сидел в кресле, беспрерывно курил, нога его, переброшенная через колено, нервно подрагивала. Он задавал вопросы. Кивал двум солдатам в исподних рубашках. Те брали по его выбору то клещи, то жаровню с углями и подступали с ними к повисшему на крючьях мокрому от смертного пота телу.

— Зачем убил?! Когда?! Зачем?! Какую цель преследовал?! Что взял?! Убил?!

Так длилось несколько часов. Однажды Фиолетов вышел из подвала. Солдаты, не обращая внимания на Андрея, уселись в углу возле стены и стали есть что-то из котелков, скребя ложками по стенкам и тихонько переговариваясь. Андрей висел на стене с вывернутыми суставами рук, тело его, наливаясь ледяным холодом камней, тряслось в ознобе.

Потом Фиолетов вернулся, и солдаты снова отставили свои котелки.

Два дня Андрей валялся на соломе в одиночной камере, К нему никто не заходил, лишь изредка надзиратель открывал дверь и опускал на пол кружку воды и кусок черствого хлеба. Постанывая, Андрей на локтях подползал к еде и жевал, пил через силу, преодолевая в горле комок отвращения. Устав даже от еды, он прислонялся спиной к стене и думал, полузакрыв глаза:

«Они ничего не добились. Я единственный у них, кто видел Забулдыгу. Тот убит. Это был грабеж или кому-то потребовался альбом? Конечно, альбом… Когда я пришел в подвал, то воры сразу меня встретили враждебно. Почему?.. Джентльмен должен был прийти к Забулдыге. Он ушел с утра. А был ли он у Забулдыги? Если был, то… Джентльмен мог убить Забулдыгу, чтобы овладеть деньгами. А если тот рассказал об альбоме, то завладеть и альбомом. Поэтому он захотел избавиться от меня, как от лишнего свидетеля. То, что я сотрудник контрразведки, должно запугать их до смерти. Возможно, воров уже нет в городе. На какое-то время можно быть спокойным, что фотоснимки не появятся. А мне следует думать о том, как отсюда выбраться. О Джентльмене знаю только я. Интересно, участвовал в этом Неудачник?..»

На второй день Андрей уже мог вставать на ноги и тихонько ходить по камере, хотя голова кружилась, а пол кренился, как палуба корабля. Вечером раздался стук замка и вошел Фиолетов. Андрей в это время сидел в углу, положив голову на руки, скрещенные над коленями. Надзиратель поставил в камере табурет, и, поручик сел, осторожно поддернув острые складки брюк.