Обязан жить. Волчья яма - Страница 47

— Зачем им это? — встревожился поручик. — Голубушка, Мария Семеновна, не скрывайте ни слова! Умоляю!

— Подумайте сами, — сердито ответила женщина, — всегда вы во что-нибудь попадаете…

— Как перед крестом…

— Ах полноте! Вечно у вас в голове женщины и кутежи…

Фиолетов посерьезнел:

— Я прошу вас, Мария Семеновна, во имя нашей дружбы…

— Были какие-то странные звонки, — прошептала женщина. — И были подметные письма… Все о каких-то ваших аферах и связи со спекулянтами. Я не верю ни единому слову, но господин полковник… Ваши с ним взаимоотношения…

— И только-то? — заулыбался Фиолетов и осторожно поднес ее руку к губам. — Благодарю. Сам факт вашего обо мне беспокойства… Я тронут до глубины души.

— Ну до чего же легкомысленны! — воскликнула Мария Семеновна. — Ведь запрос уже пришел! Из штаба самого главнокомандующего! Вы понимаете?

— Спасибо за ласку и жалость, — поручик у двери оглянулся и тихонько покачал головой. — Нет, сколько негодяев на свете…

Он вышел в коридор и замедлил шаги. Было тревожно. Мария Семеновна почти всегда одна из первых узнавала штабные новости. Фиолетову нравилась эта спокойная и добрая женщина, жена его бывшего товарища, который отпросился на передовую, не вынеся работы в контрразведке.

Поручик постучал в дверь и, пройдя по длинному ковру, остановился перед столом полковника.

— Садитесь, — сказал Пясецкий и подвинул раскрытую коробку папирос. — Курите, пожалуйста… Я вас вызвал по вопросу, который не имеет непосредственного отношения к служебным делам. Однако… кто определит грань, отделяющую службу от личной жизни, если мы имеем дело с офицером контрразведки?

Полковник медленно прошелся к окну и постоял возле него, словно собираясь с мыслями. Затем повернулся и начал размеренно и спокойно, но резко сдвинувшиеся брови и побежавшие по лбу морщины говорили о его внутренней напряженности.

— Из штаба главнокомандующего мы получили запрос о ваших служебных успехах, образе жизни, товарищах… В общем, как вы сами понимаете, обычные данные для личного дела. Возможно, идет перепроверка, какие-то уточнения.

— В прошлом году уже было нечто подобное, — проговорил Фиолетов.

— Совершенно верно, — кивнул головой Пясецкий, — но в этом году, господин поручик, есть кое-какие осложнения. Мною получены определенные письма… А также я имел честь говорить по телефону с неким человеком, не назвавшим своей фамилии…

— Я весь внимание, — вставил Фиолетов.

— Я рад, — фыркнул полковник. — Разговор шел о ваших махинациях и неблаговидных делишках. Упоминалась какая-то афера с вагоном кофе.

— Это были анонимные письма? — звенящим голосом спросил поручик.

— Да! — сказал полковник. — Анонимные письма… В ином случае мы бы с вами разговаривали не таким тоном. Мне очень неприятно, и я заранее прошу извинения. Звонки и письма. Невольно связываю с запросом штаба о вашем образе жизни. Как мне известно, за последнее время вы не отличались ангельским поведением. У вас скромный оклад офицера…

— Господин полковник, — Фиолетов поднялся со стула и сдвинул каблуки сапог. — Я был безупречен при выполнении ваших приказов. Если этого недостаточно, то проверьте меня фронтом.

— Вы меня не поняли, — хмуро произнес Пясецкий. — Конечно, я дам вам достойную характеристику, но… если я ошибусь? Главнокомандующий мне этого не забудет. Будьте со мной откровенны, поручик. Я могу простить определенные проступки, ведь я тоже человек… Я понимаю желания молодого и красивого офицера.

— Неблаговидных дел не совершал, — твердым голосом ответил поручик.

— Прекрасно, — усмехнулся полковник. — Может быть, вы хотите уйти из контрразведки… по состоянию здоровья?

— Я ни на что не жалуюсь, господин полковник.

— Так-с, — Пясецкий первый раз улыбнулся, — Я прошу запомнить… Никогда не прощу удара в спину. Кроме того, ненавижу казнокрадов! Если им станет один из моих офицеров, то его ожидает разжалование, военно-полевой суд и расстрел. В лучшем случае — каторжные работы!

Поручик стоял перед ним неподвижно, на посеревшем лице играли желваки. Тяжелым голосом он произнес:

— Разрешите идти?

— Подождите, — задержал его полковник движением руки и мягко спросил: — Юрий Лаврентьевич, вы читали сегодняшнюю сводку с фронта?

— Не успел, Альфред Георгиевич.

— Наши откатываются… Сдали Узловую. В этих условиях наш долг… — Пясецкий многозначительно поднял указательный палец.

— Кроме известного вам Блондина, — ответил поручик, — к поиску альбома и Джентльмена привлечены и другие агенты. Так, мы уже перетряхнули весь воровской мир города. На станции и перекрестках дорог — круглосуточные дежурства пикетов. Розданы приметы.

— Как вы думаете, кто берет деньги, которые мы оставляем в тайниках?

— Подставные лица, — сказал поручик. — Проследить их пока не удается. Но мы боимся действовать более решительно. Возможно, эти люди сами не догадываются, в какой игре участвуют. Стоит одного из них арестовать, и подлинный хозяин альбома с перепугу может свершить самое неожиданное — сжечь альбом, убежать из города, наконец, отравиться, как он обещал в своем письме.

— Да, — согласился полковник. — Тут необходим максимум осторожности, но нас не устраивают такие гомеопатические дозы, в каких поступают фотографии. Сообщите этому коммерсанту, что мы согласны на более высокую цену при условии увеличения количества фотографий. Поведите переговоры о покупке альбома целиком.