Обязан жить. Волчья яма - Страница 53

— Господин офицер… Такое несчастье…

— У меня нет иного выхода. Ведите, — бросил поручик солдатам.

— Наташа, — воскликнул старик. — Дочка моя… Прощай!

Дверь захлопнулась. Тяжелые сапоги застучали по лестнице. Удар парадной двери оборвал все звуки.

Андрей вышел из кухни. Наташа сидела на полу, у вешалки, прижавшись лицом к ножке тумбочки. Он наклонился к ней, поднял на руки и понес по коридору. Девушка плакала хрипло, навзрыд.

— Господи… Его-то за что?.. Он же настоящий ребенок… — Лежала на кровати и шептала задыхающимся голосом: — Он там с ума сойдет…

Андрей закурил. Сцепив зубы, долго ходил от одной стены к другой.

«Абсолютно неожиданно… Зачем им старик? А что он знает обо мне? Какие-то черточки характера… Поведение несколько странное для уголовника… Это сразу насторожит контрразведку. Зачем они арестовали старика?! Надо торопиться. Снаряды падают слишком близко… Словно обложили со всех сторон… Надо спешить. Пока не поздно… Жаль Наташу. Бессилен что-либо сделать…»

— И ты… Ты! — почти в истерике закричала она. — Ходишь спокойно. Помоги ему… Помоги…

Он опустился у кровати и взял ее голову в ладони.

— Завтра… Завтра все узнаю… Не плачь… Не надо плакать.

Она заснула глубокой ночью. Держа над головой керосиновую лампу, Андрей прошел по комнате. Тени шевелились на стенах, в стекле отражался язык огонька, и шаги гулко отдавались в тишине. Дверь в коридоре была высокой, из темного дуба, на ней мерцали металлические запоры и цепь. В кухне на окне чернела решетка. Андрей долго смотрел в ночь. Он мысленно угадывал бескрайнюю россыпь домов, проникал за их стены взором и видел каменные соты комнат, бледные от бессонницы лица, крошечные огоньки свечей. Он слышал шелест голосов, шлепанье босых ног по холодному полу. В скольких домах сейчас стучат винтовочные приклады и слышатся солдатские голоса? Вернутся ли те, уводимые в ночь? Под покровом темноты на засекреченных явках собираются люди, чтобы назначить день, в который лопнет городская тишина от первых залпов восставших. В сырых подвалах ветошью протирают каждый холодный патрон, вынутый из цинковых ящиков, чтобы, не дай бог, не заржавел, не застрял в патроннике в нужный момент, не произошла осечка…

Но обыватель еще надеется на то, что стены оградят его от несчастий и бед. Он по-прежнему ищет убежища в тесных лабиринтах своих прихожих и комнат, которые давно уже превратились для него в глухие безвыходные тупики. Он навешивает на двери все новые замки и цепи, но если беда приходит, то сам открывает их дрожащими руками, пугаясь стука собственного сердца. И двери распахиваются, бряцая оружием, вваливаются чужие люди, хлещет вода из раскрытого крана, качается абажур, задетый штыком… А тысячи других прислушиваются к шагам на лестничных клетках, привычно холодея под стегаными одеялами, словно забыв навсегда, что жить им в этом мире придется один раз, и никакие силы не дадут возможности повторить все заново. Хоть бейся головой о стены, рви на груди рубашку, в запоздалом раскаянии грози кулаком небу — она не вернется опять.

А где-то стороной, как могучая гордая эскадра на горизонте, прошло за это время все настоящее — благородный испепеляющий гнев, единственная любовь, слезы отчаяния и радости сопротивления. Там в реве судовых сирен — гул восставших городских площадей, в крике чаек — голоса погибших, а волны поют о единственной яростной жизни, разбиваясь о скалы в миллион пронзающих воздух литых капель.

Андрей вернулся в комнату. Наташа спала, уткнувшись лицом в подушку. Он накрыл ее упавшим одеялом и постоял над ней, прислушиваясь к ее тяжелому дыханию. Он любил ее, и она была для него самым дорогим человеком. Он не хотел, чтобы она здесь жила, и ничего не мог поделать.

«Завтра будет известно о ее отце, — подумал он. — Хватит ли у нее сил жить со мной?.. И помочь мне…»

Глава 17

Грозный генерал-интендант Смирнов был человеком набожным и придерживался в своей канцелярии нравов патриархальных. Свой рабочий день он начинал с ранней церковной службы и любил, чтобы его офицеры следовали примеру своего начальства.

Жил генерал-интендант напротив церкви, и ему не доставляло труда в утреннее время посетить храм, тем более что, прожив на белом свете уже шесть десятков лет, его превосходительство страдало бессонницей. Другое дело — офицеры. Им приходилось, если они не хотели потерять личное расположение генерала, тянуться к церкви со всех концов города. Многих из них мучила головная боль от вчерашних увеселений, а другие просто терпеть не могли церковной службы, но наступало утро, и с первыми лучами солнца торопливые фигуры уже спешили к видимой издалека высокой колокольне Успенского собора.

Какие только смешные истории и анекдоты не ходили по этому поводу, но генерал-интендант был неумолим, считая, что утренняя молитва есть верное средство для поддержания духа товарищества и братства.

Андрей не вошел в глубину храма, а остался перед входом, смешавшись с редкой толпой верующих, стоящих на паперти. Он так рассчитал, чтобы войти за несколько минут до окончания службы, и вскоре, окруженный офицерами, показался оживленно беседующий генерал-интендант. Молодцеватым шагом он сбежал по ступеням и направился к коляске. Андрей шагнул к группе оставшихся на паперти офицеров и, когда все стали расходиться, неторопливо пошел за одним из них, негромко окликнув:

— Капитан Переверзеев?

Тот оглянулся на догоняющего его прапорщика и, сдвинув брови, попытался вспомнить: