Обязан жить. Волчья яма - Страница 64

— То вы, ребята, правы, — качнул головой Глоба. — Наш бандит разных там тюремных слов не понимает. Или же — как сейф ковырнуть. Глупый в таком ремесле. Совсем необученный. Ему бы, сельскому, всех коммунистов перерезать да свою власть поставить.

— Ты хитрец, Глоба, — погрозил Замесов трубкой. — Вот скажи — на дворе сентябрь месяц, а вполне осенние дожди. Увидим ли мы теплые денечки? Что говорят твои мудрые старики?

— А балакают — все еще будет. И бабье лето, и дождь, и снег.

— Добро этим, из уездов, — с насмешкой сказал молоденький паренек в сатиновой косоворотке и начесанным на правую бровь пшеничным чубом. — У них, понимаешь, природа! Свежий воздух круглый год. Бандитов ловят — палят из наганов, на конях скачут. А тут из-за угла подглядываешь, под забором лежишь ночь — и ради чего? Какая-то шпана во дворе с бельевой веревки портки стянула.

— Это Сеня Понедельник, — понимающе усмехнулся Замесов. — Новенький. Пинкертоном хочет стать. Все мы были такими, а потом розыск из нас людей сделал. Как ты там живешь, в своей Тмутаракани?

— Как и все, — пожал плечами Глоба. Он равнодушно отвернулся от Замесова и потянулся к пачке папирос «Пальмира», которую открыл Кныш, ловко подрезав крышку прокуренным ногтем большого пальца. Закурил, замкнувшись в себе — молчал, глядел под ноги, глубоко затягиваясь табаком. Ему было двадцать два года, но он выглядел старше: лицо, дубленное солнцем и ветрами, и привычка смотреть пристально, без выражения, даже с какой-то холодной льдинкой в зрачках, сдвигая на лбу поперечную морщину.

Каждый раз, попадая в отдел уголовного розыска губмилиции, Глоба испытывал чувство неловкости — он приезжал сюда без особого удовольствия. Его раздражала пестрота, непохожесть этих людей друг на друга и подчеркнутая независимость, какая-то гонористость, желание выделиться жестом, словом, показать свою принадлежность к избранным, тем немногим, которых объединяло общее дело — опасное и жестокое. И разговоры их, деланно беспечные, с легкой иронией к смертельному риску, казались Глобе неестественными, словно они говорили не о своей повседневной жизни, а каждый раз что-то придумывали на ходу. Да, за этими столами с пятнами чернил и ободранным сукном сидели люди особой судьбы. Стреляные и колотые, не раз битые до полусмерти, они чуть ли не каждые сутки ходили по острию ножа, но в жизни, той, что шла за стенами особняка губмилиции, были для многих лицами мало известными. И вот только собираясь вместе, в такие редкие для них минуты отдыха, они как бы сбрасывали свои будничные одежды и представали друг перед другом в полной своей необычности.

— Как там наша Маняша? — спросил с интересом Кныш о жене Тихона, работавшей еще до недавнего времени в губмилиции секретарем.

— Нормально, — коротко ответил Глоба. Ему не хотелось сейчас говорить о ней. Они поженились недавно, и он был счастлив. — Все в порядке.

— Сегодня поутру Кольку Черта привезли, — небрежно сказал Кныш.

— А кто его взял? — спросил Глоба.

О городском бандите Черте слух шел по всей губернии. Это он, переодев свою банду в кожаные куртки, под видом чекистов, устроил в парке облаву. Те, у кого деньги, драгоценности и оружие, — влево, остальные — стоять смирно, не двигаясь. Забрали все подчистую и скрылись. На его счету грабежи и убийства.

— Ты знаешь, — продолжал Кныш, — я по его следу какой месяц шел…

Дверь кабинета открылась, и в проеме встал замначальника губмилиции Лазебник — дородный мужчина в отглаженной гимнастерке и хромовых сапогах. Увидев поднявшегося с табуретки Глобу, коротко сказал:

— Приехал? Заходи. С остальными потом, товарищи. Гостю первый почет.

Они сели за стол друг против друга, и Лазебник, достав из кармашка крошечную расческу, несколькими движениями тщательно расчесал волосы, умело забросив их на желтую лысину. Голубые глаза его изучающе посмотрели на Глобу.

«Беда с этими уездами. Бандитизм, грабежи… Мальчишки на постах начальников. Чего от них требовать? Мужицкая жизнь ступает медленно — полдня туда, полдня сюда. Вот и Глоба… Пожил с ними, взматерел. С неба звезд не хватает, но обязанности свои знает. В общем-то, кажется, немного туповатый, мало думающий, но честный малый. Культуры ему не хватает, да, но для села… В тех краях друг друга с пеленок знают. Кто ограбил, убил, ушел в банду — известно не в одной хате под соломенной стрехой. Культура ли нужна, чтобы нащупать преступника? Жесткая рука! Не одного бандита привез он сюда на своей линейке. Говорят, в уезде его побаиваются. Смелый хлопец. Душа у него холодная. О чем он думает, когда вот так пристально смотрит на тебя, первым не отводит взгляд в сторону? Мог бы перед начальством и опустить взор до долу, не велик чин…».

— Как живешь, Глоба? — раздраженный своими мыслями, спросил Лазебник и потянул к себе за угол папку, раскрыл ее на нужной странице, повел по строкам кончиком карандаша. — Руководство анализировало положение в твоем уезде. В целом, по всей губернии проходит резкий спад бандитизма. Еще три года тому назад мы видели его вспышки почти повсеместно. Кулацкие мятежи в Поволжье и Сибири, Кронштадте… У нас на Украине… Банды Махно доходили до самого Харькова. А сейчас нам дышится легче, не так ли, Глоба?

— Да, — кивнул Тихон. — После замены разверстки натуральным налогом в селах стало тише.

— Еще бы! — воскликнул Лазебник. — Теперь им жизнь! Свободный обмен хлеба, торговля излишками. Один только выпуск червонцев чего стоит — каждая десятка обеспечена чистым золотом! Того и гляди, всех крестьян до уровня кулака дотянем, — хохотнул он. — Там вышел с лукошком, побросал в землю зерна, господь бог дождичек ниспослал… И нате вам — выходи с косилкой, обмолачивай, сыпь в мешки спелое зерно, тащи его в город… Что, не так? А рабочему что делать? Завод — это тебе не поле. Заводы не работают — нет сырья! Машины старые! Заказов нет! Безработица! Кадровые рабочие по мобилизации в армии, а то и погибли в боях, расстреляны немцами, деникинцами да бандитами. В нашей губернии власть менялась четырнадцать раз! А теперь для крестьянства все — отменена трудовая повинность, даются банковские субсидии…