Обязан жить. Волчья яма - Страница 66

Завшивленные эшелоны ползли по разбитым железнодорожным колеям, миллионы тифозных в обморочном бреду валялись на вокзалах и в переполненных госпиталях. Где тогда были обладатели идеальных средств и радикальных снадобий, разве их секретные запасы не должны были прожечь землю? Но вот… За чисто вымытыми стеклами витрин в слюдяном отражении пасмурного утра плывут розовые лица и белоснежный крахмал передников, забрызганное дождем фальшивое золото торговых вензелей толстомясо отсвечивает свежим лаком…

Простуженно загудел главный колокол собора. Отвечая на его густой бас, затявкали, неистово заколотились малые колокола и разом все смолкли, лишь один из них запоздало вякнул надтреснутым голосом. У хмурого здания трудовой биржи уже вытянулась очередь безработных. Держа под мышками сухие веники и свертки с одеждой, строем прошла военная команда в субботнюю баню.

Глоба легонько ударил лошадь вожжами по крупу, и она перешла на легкую рысь, железные ободья колес линейки запрыгали по булыжникам.

Вот и окраина города — покосившиеся домишки, крытые соломой и толем, листы ржавой жести, прижатые плоскими камнями, подслеповатые окошки и крошечные палисадники с кустами крыжовника и сирени. В одной из хат, третьей с края, по переулку Речному, прошло детство Тихона. Отец его работал клепальщиком на Паровозостроительном заводе, мать уборщицей в конторе, а старший брат учеником в кузнечном цехе. На гражданской под Царицыном погиб отец, мать умерла от тифа, брата отправили в далекий южный городок на партийную работу — остался Тихон один. Устроился в отцовский цех — на ножных горнах грел заклепки. Громадные паровозные котлы гремели под ударами молотов, их круглые бока были прострочены аккуратными рядами головок. Люди объяснялись друг с другом словно глухонемые — беззвучно раззевая рты. От чада и железной пыли, сбиваемой кувалдами с дребезжащих стальных листов, першило в горле.

Приземистый забор Паровозостроительного уже давно тянется вдоль дороги. За ним виднеются прокопченные цеха с разбитыми окнами. Несколько кирпичных труб воткнулось в низкое небо, — лишь одна дымит, выпуская размытый деготь пережженного угля. На проходной ворота распахнуты, видна заводская площадь, заваленная трубами, покрытыми битумом. Тощая лошадь с трудом тащит телегу, прогнувшуюся под тяжестью металлической стружки — нагребли вилами выше холки, увязали промасленной веревкой, словно крестьянский воз с сеном, прокаленная канитель свисает путаными клочьями. Значит, работает механический цех, там, под монотонный шлепающий гул ременных трансмиссий стальные резцы сдирают с заготовок горячие ленты, свиваются они в тугие яблоки, которые рабочие сдергивают проволочными кочережками на пол. Разламываясь, они хрустят под подошвами сапог, как сухари, мерцающей крошкой забивая щели между рифлеными плитами.

Ветер дохнул со стороны завода и вместе с каплями дождя принес сладковатый дух горящего кокса и остывающего в изложницах чугуна. Глоба долго провожал взглядом распахнутые ворота проходной, все поворачиваясь назад, пока шею не заломило. Завод отдалялся, был он похож на древний город, отгороженный крепостной стеной, — между кирпичными цехами с узорными башенками по углам, с высокими фронтонами и окнами, расчерченными мелкими переплетами, лежали узкие улочки, вымощенные камнем, с узкими, двоим не разойтись, тротуарами, вдоль которых бежали темные ручьи, запятнанные нефтью и керосином.

Если честно говорить, то Глобе следовало бы повернуть оглобли и въехать в заводской двор. И войти под гулкие своды клепального, где его друзья-корешата стоят у раскаленных горнов, ногами нажимая на педали мехов, одновременно шуруя клещами в слепящем коксовом пламени, как черти в преисподней, черные от сажи. И там, стоя на сквозном ветру пролета, заорать бы ликующим голосом, заглушая перестук молотов и корытный гул пустых котлов:

— Братва-а! Не узнали Тишку?! Ну дае-е-ете! Аль забыли начисто?!

А может, и правда забыли молоденького парнишку в отцовском, не по росту длинном бушлате с медными пуговицами, в развалюхах-ботинках солдатского образца. Вдруг не признать им члена комсомольской цеховой ячейки Тишку Глобу в милицейском командире с малиновыми петлицами на углах серой шинели? На его голове франтовато примятая зеленая фуражечка с крошечным лаковым козырьком, витые шнуры обрамляют шитый золотом щиток с алыми серпом и молотом.

Оторвался Тишка от своей заводской братвы, пропал неизвестно куда. В самый трудный момент, когда, казалось, вот-вот Паровозостроительный должен был стать на мертвый якорь из-за нехватки топлива…

Нет, не сегодня, видно, шагнет он в цеховой пролет навстречу красным огням пылающих горнов. Времени у него только на дорогу, а в конце пути ожидают его дела и дела… Ограблен кооперативный ларек. Ломом выворотили замок, что вынести не смогли — подожгли керосином из разбитой бутылки. Убита молодая учительница Марина Сидоровна Кулик. Труп ее лежит в холодном подвале уездной больницы. По-девчоночьи худое тело до подбородка укрыто казенной простыней. Нож, глубоко засаженный под лопатку, — кованый, с рукоятью, обтянутой кожей. Такой, если взять его за острие и швырнуть с силой, пробьет доску толщиной в два пальца. Судя по всему, так и брошен был этот нож в спину учительницы — метнули из-за плетня и побежали через огород. Следы сапог преступника привели к берегу речки и пропали у самой воды. Убийца, возможно, из того же села, вышел на проселочную дорогу и опять вернулся к своей хате. Вдруг стоял в толпе крестьян, молча глядя, как милиционеры укладывают тело на телегу? Так еще в селе не убивали. В городе подобное встретить — да, но в селе? Здесь эти приемы неизвестны, здесь бандиты действуют проще, у них свои надежные помощники — гирька на плетеном ремешке, отточенный, как бритва, плоский немецкий штык или верный «куцак»-обрез — опиленная винтовка, из которой удобно стрелять навскидку и легко спрятать под рубашкой.