Обязан жить. Волчья яма - Страница 74

К оглавлению

— Не думаешь на кого, дядько Иван?

— Нет, товарищ Глоба, ума не приложу. Только было начали жить по-людски. Теперь начнут трусить старые грехи.

— Тебе не надо бояться, дядько Иван, — успокоил его Глоба. — Если что услышишь… Сам понимаешь, сделал это враг лютый.

— Да уж, товарищ Глоба, если что… Мигом до вас.

— Передавай привет знакомым. Будь здоров, дядько Иван.

Глоба сел на линейку, разобрал вожжи. Крестьянин махнул посохом, прокричал вослед:

— Хай щастит тебе, Тихонэ… Не забувай!

Глоба обернулся. Он все стоял у дороги — дядько Иван, один из бывшей банды кровавого беспощадного отряда батька Корня, который боговал в трех уездах, наводя на людей ужас. После разгрома банды, дядька Ивана, как и некоторых других, тут уж Глоба постарался, отпустили по хатам — грехи за ними были не так уж велики, сами они из неимущих, затурканных богатеями крестьян. Во многих селах жили вот такие дядьки, честно трудились — пахали, сеяли хлеб, растили детей.

Во второй половине дня линейка въехала в уездный городишко — был он неказист, лежал на пологом склоне холма беспорядочной россыпью кирпичных домов, перемешанных с простыми хатами, крытыми соломой. На главной улице стояли купеческие лабазы и лавки с железными ставнями. У приземистого старинного собора лежала неровная булыжная площадь, вся в лужах и клочьях сена. Большие тополя качались над мозаикой крыш, едва не задевая темными вершинами кучевые облака в небе. На башне пожарной части мерцал ярко надраенный колокол. В садах ветки пригибались к земле от тяжелых яблок. Сквозь трещины каменных плит на тротуарах рос подорожник.

Милиция находилась в доме бежавшего владельца мельницы — первый, полуподвальный, этаж его вгруз в землю по окна, а на втором торчал балкон, окруженный кованой решеткой с железными вазами для цветов.

Глоба жил во флигеле. Он торопливо спрыгнул с линейки и бросился во двор, пробежал по хлипким доскам, проложенным через раскисшие от дождей лужи, толкнул дверь.

— Маняша? Где ты? — обеспокоенно спросил он, неторопливо отбрасывая ситцевую занавеску, отгораживающую кухню. Оставляя следы на чистом полу, шагнул в комнату.

— Да тут я, тут! — успокаивающе прокричал женский голос из подвала. В открытом люке показалось по-девичьи молодое лицо.

— Вернулся, чертушко. Помоги.

Тихон увидел протянутые к нему узкие ладошки и, осторожно утопив их в своих, широких, как лопаты, легко выхватил жену из погреба. Зажмурив глаза, она прижалась щекой к его груди, пальцы ее затеребили шинельные крючки.

— Вернулся, Тиша… Я тут истосковалась по тебе…

— Вот тебе на! — весело удивился Глоба. — Уехал на одну ночь…

— Это для тебя одна, — пробормотала Маня, — а я их все, какие только были, складываю вместе. Ужас что получается…

Он закинул руки за спину и, найдя ее пальцы, медленно развел объятия, полами расстегнутой шинели укутал легкое женское тело, мягко прильнувшее к нему, и закачал, убаюкивая.

— Ты, как птичонок, — тихонько прошептал, смущенно улыбаясь. — Уж я тебя знаю… Что-то случилось?

— Да, — почти безмолвно прошептала она, кивнула головой.

— Я слушаю, Маняша.

— У нас будет ребенок… Может быть, сын. Ты так хотел — и вот…

— Господи, — потрясенно выговорил Глоба. — Лучшего ты ничего не могла придумать…

Он вдруг закричал на нее сердитым голосом, но глаза его сверкали восторгом:

— И ты лезешь в погреб? Там лестница… Ты представляешь, что может получиться, если хоть одна перекладина?! Запрещаю! Я теперь все сам… Сам!

Тихон поспешно сбросил на лавку шинель, в распоясанной гимнастерке махнул в погреб, не становясь на лестницу, взметнул оттуда эмалированную кастрюлю со вчерашним борщом, таз с нечищеной картошкой, крынку молока.

— Хватит, довольно! — замахала руками жена. — Иди мой руки. Садись за стол.

Тихон гибко выпрыгнул из подвала, шагнул к умывальнику, нетерпеливо забрякал медным соском, плеская в лицо воду пригоршнями. Затем сильно растерся суровым полотенцем, так, что кожа заиграла пожаром.

— Я готов!

Он сел за стол, широко расставив колени и упершись кулаками в бока, голодным взглядом повел по расставленным тарелкам.

— Ну, Маняша, ты у меня мировая хозяйка.

— Скоро будем ставить третью тарелку, — смущаясь, сказала она.

— Эх, Маняша, да я готов хоть весь стол ими заставить! — воскликнул Тихон. — Коммуна имени Глобы! Звучит!

Он заработал деревянной ложкой, весело поглядывая на жену, которая ела медленно, кончиками пальцев отламывая крошечные кусочки от хлебного ломтя. Не выдержал, сокрушенно качнул головой:

— Ну, чертова интеллигенция… Едят, как молятся. Тебе надо за двоих!

— Почему ты все время считаешь, что я интеллигенция? — спросила она. — Я же тебе говорила… Отец у меня рабочий. А я курсы стенографии закончила. А в управление случайно попала. На заводе порекомендовали. Хотя быть интеллигенцией… Ничего зазорного не вижу.

— Когда я мог о тебе досконально все узнать? — беззаботно спросил Тихон. — Я же тебя знаю без года неделю. Три месяца тому назад… В понедельник — тяжелый день. Ты помнишь? В приемной сидит симпатичная машинисточка. Пальчики белые — тук, тук… Ей слово скажут — она краснеет, словно девочка.

— Потому что вы все до одного говорили мне только глупости, — отрезала Маня.

— То, что ты самая красивая?! — ужаснулся Глоба. — Ты считаешь это глупостью?

— Да, — кивнула она головой. — Самый красивый — это ты. Тихон, секунду подумав, согласился: